Однажды поздно ночью он поймал ее в коридоре, одетую только в тонкий хлопчатобумажный халат и прозрачную ночную сорочку, которую отдала ей Эдит, после того как беременность изменила ее фигуру. Пруденс не слишком-то беспокоилась о том, приличный ли у нее вид, когда вышла из своей комнаты и направилась в комнату, где лежали медленно выздоравливающие после болезни дети. Была глубокая ночь, и у нее были все основания предполагать, что только она проснулась, услышав плач раскапризничавшегося ребенка.
Предполагать что-либо, не зная наверняка, – вещь, как она убедилась, весьма опасная.
– Пруденс, милая моя Пруденс, потанцуй со мной, любовь моя. – Язык у него немного заплетался. Поймав ее за руку, он притянул ее к себе, дохнув на нее бренди.
– Я не твоя любовь, кузен, – запротестовала она. Дыхание у нее сразу стало неровным, а сердце забилось быстрее, когда он, держа ее в объятиях, увлек подальше от детской и от ее комнаты и поближе к своей.
– Но ты правда моя любовь, Пру. – Несмотря на бренди, у него хватило ума говорить шепотом. – Ты меня любишь. Я знаю. Я видел это в твоих глазах. – Он наклонился к ней и заглянул в глаза своими покрасневшими и мутными глазами. – Да! – Он кивнул. – Любовь и сейчас там.
Ее удивило, что он знает об этом. Она и правда была влюблена в Тимоти Маргрейва, но считала, что хорошо скрывает свое недозволенное чувство. Она и муж кузины иногда обменивались взглядами, но больше никогда ничего не было.
Но сейчас он был готов пойти дальше, это было очевидно. Воспользовавшись ее удивлением и отсутствием сопротивления, он довел ее, кружа в танце, до двери своей комнаты. Здесь он остановился и поцеловал прямо в губы. Она ощутила на его губах вкус алкоголя. Значит, он опять пил в пабе «Касл», где после неудачных родов жены проводил большую часть вечеров.
– Ты думала, я не знал? – хрипло прошептал он ей в ухо.
Она затрясла головой, стараясь противостоять рукам, которые, нежно погладив ей спину, спустились к округлости ягодиц.
– Нет-нет, ты не должен! – запротестовала она, прижимаясь спиной к стене.
– Я знаю, я небезразличен тебе, – наслаивал он. – Я наблюдал, как ты ухаживала за Джейн и Джулией во время их болезни, как ухаживала за Эдит после ее неудачных родов. Я видел сочувствие в твоих глазах, когда твоя кузина отвернулась от меня, будто я был виноват в обрушившемся на нас несчастье. Не отворачивайся от меня и ты, милая Пруденс. – Он поднял руку и погладил ее по щеке. – Не отказывай мне в любви, которая, как факел, горит в твоих глазах.
Он нежно прижал ее к стене, гладя по волосам и пристально глядя в глаза, слегка при этом покачиваясь. От его слов и прикосновений все внутри у нее словно разрывалось на части.
Это была правда. Он был ей небезразличен. Ее тянуло к Тиму с того самого дня, как кузина Эдит представила ее своему красавцу мужу. Он был настоящий ангел. Нельзя было не любить его. Любой бы согласился, что Эдит с Тимом были прекрасной парой. Они великолепно подходили друг другу по характеру и темпераменту. Пру нравилась атмосфера согласия и счастья, царившая в их доме. Она даже завидовала ей. Она стала мечтать о том, чтобы найти себе мужа и помощника, похожего на Тимоти.
Ей нравилось, как он разговаривал со своими дочерьми Джейн и Джулией. Он сидел у их кровати в самые тяжелые дни их болезни и читал им книги или пел песни, пока Пруденс меняла уксусные компрессы, призванные снизить температуру, или уговаривала выпить противное на вкус лекарство, прописанное врачом. Ей нравилось, с какой мягкостью он относился к жене, когда та заболела, заразившись от девочек, и вследствие этого родила мертвого ребенка, лишив Тима самого для него драгоценного – сына. Нравилась нежность, с какой он укачивал бедную страдающую Эдит, когда та рыдала по ночам. Нравилось, как падали ему на лоб светлые шелковистые волосы, когда он до позднего вечера засиживался над гроссбухами и счетами, и то, как сверкали его глаза, когда его что-то радовало.
Но последнее время его ничто не радовало.
Она всем сердцем сочувствовала его горю, хотя он прятал его от всех под маской бодрого и ровного настроения. Но она знала правду. Она проходила мимо его кабинета в ту ночь, когда Эдит разродилась мертвым ребенком, и слышала надрывный звук приглушенных мужских рыданий. Они стали для нее свидетельством боли, которую Тимоти тщательно скрывал от всех, пытаясь помочь своей семье пережить период болезни и страданий. Ей все в нем нравилось. Она восхищалась и им самим, и его жизненной философией.
Там, в коридоре, он соблазнительно навалился на нее всем телом, прижав к стене, и она не могла оттолкнуть его, хотя и сознавала, что они ведут себя неправильно. Пруденс устала за долгие недели, в течение которых ухаживала за больными капризничающими детьми и угрюмой подавленной кузиной. Ей хотелось тепла и сочувствия, но ей ни разу не пришло в голову, что такое тепло может дать ей Тим. Он всегда был для нее недостижимым и запретным, вроде Бога, которому можно лишь поклоняться издали. Ее сопротивление было сломлено, когда он положил голову ей на плечо и прижался твердым влажным ртом к ее шее. Она позволила ему сжать себя в чудесном и пагубном объятии.
Однако ему было мало этой уступки. Он хотел большего, она поняла это по призывному давлению руки на ее ягодицы и по страстному стону, сорвавшемуся с его губ, когда он прижал ее к себе и стал горячо целовать в шею. Она пыталась сопротивляться, пыталась оттолкнуть его, но у нее не было ни сил, ни, в конечном итоге, желания дать ему достойный отпор. Его теплые губы и язык, ласкавшие ей шею, стали как бы испытанием ее решимости. Она почувствовала слабость в коленях. Когда его губы нашли ее рот, она ответила на поцелуй.